30 дней — столько фотограф Елена Довнар отбыла в изоляторе за свою работу. Ее схватили на Женском марше, дали 15 суток, а потом накинули столько же за фото в социальных сетях. Пять дней девушка провела в карцере — в одиночестве, без матраса и горячей воды. О месяце за решеткой Елена рассказала «Нашей Нине».

Елене 23 года. Сама она из Борисова, только в этом году перебралась жить в Минск. Снимала молодежные дебаты «ДысКУТ» и подрабатывала в магазине. Так было до августа 2020-го.

«Когда эти события начались, у меня сердце не на месте было. Я понимала, что сейчас история делается, нужно рассказывать о происходящем. Тем более журналистов не хватает, столько событий каждый день необходимо освещать. Я написала в «Белсат» — им как раз были нужны люди.

Мой фотоаппарат сломан, только объектив есть, и я за свои деньги брала технику в аренду», — рассказывает Елена.

Девушку — и еще шесть журналисток — задержали 26 сентября на женском марше. В бусике всех отвезли в Октябрьское РУВД. Через два часа тех, у кого была аккредитация или удостоверение журналиста, отпустили, а Елену перевезли на Окрестина.

Суд был через три дня, 29 сентября. В протоколе Елены стояли две статьи — 23.34 (участие в несанкционированном массовом мероприятии) и 23.4 (неповиновение). Она написала, что не согласна с обвинением. Пока судили других, журналистка присутствовала на заседаниях — почему-то ее не отвели в отдельную комнату.

«Девушка, которая дежурила по этажу, даже спрашивала в милиции из Октябрьского РУВД: это ваша сотрудница?

Мой суд был самый длинный — может, полтора часа. И у меня единственной были реальные свидетели. У остальных просто зачитывали показания, а мне подключили свидетелей в балаклаве по скайпу. Это уже как-то настораживало.

Другим людям судья сразу говорил, сколько вынесли суток, а в моем случае на полчаса удалился, чтобы посоветоваться. Вернулся, зачитал. По 23.34 дали 50 базовых. Я выдохнула. А после по 23.4 — 15 суток», — описывает Елена процесс.

Наказание ей вынес судья Александр Руденко. Девушка не ожидала, что дадут такой большой срок.

«У нас грустно было на ИВС, и девушке, которая со мной в камере сидела, на день рождения присудили 9 суток. Я думала: блин, что тут делать можно столько дней? И когда мне дали 15, я три часа не могла прийти в себя», — признается она.

Через день ее перевели в СИЗО в Барановичи. Елена замечает, что отношение к задержанным там лучше, чем на Окрестина.

«За нами смотрела милиция и сотрудники Департамента исполнения наказаний (ДИН). Последние и относились уважительно, и могли поговорить с нами — о политике, о жизни. Они каждый день нас водили на прогулку. Один из сотрудник говорил: мы не пойдем спокойно домой, пока не выведем вас. Мол, они должны это сделать. Душ по правилам раз в неделю, но мы просили чаще. За неделю три раза были в «бане» (там так это называют).

Думаю, они сами в шоке были, так как привыкли к уголовникам. А тут мы такие юные, красивые приехали».

Одна из сокамерниц Елены сидела второй раз. Сначала ее забрали с белым листом бумаги, дали 12 суток. А через два дня, как она вышла на свободу, осудили на 15 суток за акцию с цветами. Та девушка спрашивала у сотрудников ДИН: вы думаете, это справедливое наказание? «Знаем мы вас. Сначала цветы, после камни будут», — ответили ей.

В камере, рассчитанной на 19 человек, сидело 17. Все по 23.34. самой старшей было 56, младшей — 18.

«Мы как сестры стали. Если какую-то передачу приносили, шутили, что это от общих родителей. Постоянно разговаривали, первые несколько дней у нас шум стоял. Я пыталась читать книжку и не смогла и 10 страниц одолеть: интересно было послушать истории других. Мы потом уставали друг от друга и делали час тишины. Спорили, что кто нарушит, съедает палку колбасы — у нас ее много было, и мы переживали, что испортится».

Вместе с журналисткой сидела девушка, которая на женский марш вышла в белой балаклаве. Ее схватили во время того, как она давала интервью. когда девушку посадили в бусик, сказали: снимай балаклаву. Она омоновцу: сначала вы. Он злобно стянул свою: на, смотри. После в отделении белую балаклаву девушки один милиционер передал другому, пошутил: будешь с женой развлекаться.

За несколько дней до окончания срока Елену вызвало руководство Барановичского изолятора. Спросили, как скоро она сможет оплатить штраф и сколько ей еще осталось сидеть. А потом сказали собирать вещи.

«Меня забрали на Минск. Ничего не говорили. Я была уверена, что меня выпустят в Барановичах. Уже план был, как меня будут встречать. Друзья микроавтобус арендовали, чтобы всем вместе ехать.

На Окрестина меня везли в автозаке одну под конвоем — четыре или пять милиционеров, собака. Реально, я такой опасный человек, что меня так перевозят? Я не понимала, откуда ко мне особая любовь. Я же не бросалась на автозаки — просто делала свою работу».

На фотографа составили второй протокол за участие в марше 6 сентября. Доказательством было фото в инстаграме. За него девушке дали еще 15 суток. Пять дней Елена провела в карцере.

То самое фото

«Я была в шоке: за что? Пыталась добиться ответа на вопрос, почему я здесь, в камере же были свободные места. Мне говорили только: мы имеем право переводить тебя, куда захотим», — делится фотограф.

Она описывает карцер: комнатку три на четыре метра, туалет (дыра в полу) без дверей, в кране только холодная вода, вместо раковины — мусорное ведро. Кровать, которая на день убирается, без матраса.

«Мне очень стрессово было, что я одна. Я просила: давайте на полу буду спать, но в камере с другими. В карцере ночью холодно было — я одевала всю свою одежду, но все равно замерзала. Просила плед — ничего не дали.

У меня поднялась температура — скорее всего из-за стресса. Начали руки чесаться. Медсестра говорила, что нужно постараться успокоиться, чтобы не заболеть.

Была еще одна сотрудница, которая по-человечески относилась ко мне и подбадривала.

Я думала, что в карцере буду до последнего дня срока, смирилась с этим. Думала, передачу не пустят, но принесли. И это было как дыхание свежего воздуха, как подарок на Новый год. Мои одногруппники на белом полотенце красными нитками вышили свои фамилии. И мне так приятно стало, потому что мы после университета с ними не общались, а они обо мне помнили. Девушки из барановичской камеры мне свои вещи передали».

В карцере остались выцарапанные надписи от предыдущих сидельцев — «Молодой фронт», «Народная грамада», фамилии и даты этого года, маленький крест под окном.

Почему ее поместили в карцер, журналистка так и не узнала.

«Я поняла там одно правило: не пытайся найти логику. Это очень помогает.

У нас была девушка-анархистка, которая кричала на весь этаж, песни пела. Я же ничего не делала».

После Елену перевели в камеру на два места, где она почти всегда была одна. Она говорит, что очень хотела домой, чтобы отдохнуть от матов, которыми постоянно разговаривают сотрудники Окрестина.

Из журналистики девушка не уходит.

«Мать просит, чтобы я никуда не ходила, потому что она еще раз не переживет этого. Но я понимаю, что не смогу ничего не делать — какая-то внутренняя потребность. Я не могу просто сидеть, когда такое происходит в стране.

«Белсат» спрашивал, где я хочу работать — в Польше или в Беларуси. Если бы год назад спросили, я бы сказала в Польше. А теперь — нет, я остаюсь здесь, потому что это моя страна. Я так полюбила этих людей! На марше 16 августа на Володарке был открыт микрофон, и там один мальчик сказал, что он только сейчас почувствовал, каково это — быть патриотом своей страны. И мне так запомнились его слова. Это то, что я чувствую».

Наталья Лубневская, фото Шуры Пилипович-Сущиц