Давно хотелось сделать это интервью. В последнее время мы настолько часто и походя говорим о недочетах министров, директоров, учителей, учеников и всей нашей системы образования, что начинает казаться, будто белорусская школа уже умерла и ничто ее не спасет. Но это не совсем так.
В нашем разговоре Анна заявит, что «учитель — могущественный человек». Ведь если каждый научит хотя бы 150 своих учеников смотреть вглубь, в сущность вещей, процессов, научит думать, анализировать, не бояться — страна станет лучше.
Анна Северинец — учитель русского языка и литературы в Смолевичской гимназии. И при этом — исследовательница белорусской литературы. Она — учительница, которая любит своих учеников, любит их учить, и у нее это получается. Анна могла бы быть сильным востребованным репетитором, но ей это неинтересно — слишком скучно. Удовольствие, которое она получает от выстраивания своего учительского мира в классе, — несравненно больше.
Анна приглашает к себе в Смолевичи. От Минска близко — полчаса на маршрутке. Может, поэтому в этом городе ничего нет: ни приличного парка, ни красивой аллеи, ни живописного центра, ни хороших крупных магазинов, ни даже самого маленького музея.
Строились здесь, потому что нужно было свое жилье, а в Смолевичах с этим намного проще и быстрее, чем в столице. Так и перебрались. Хотя свою квартиру Анна любит. Если выйти на балкон, глазам открываются далекие просторы, железная дорога с проходящими поездами (можно считать вагоны), крыши домов и поля — действует, как медитация.
Смолевичи: «спальный» город.
Далекие просторы: хочется медитировать.
В семье поэта и журналиста Константина Северинца и учительницы Татьяны Северинец Анна родилась первой. Вторым появился на свет Павел, ныне известный политик. Третьей — Дарья, теперь она кандидат технических наук.
«Нина»: Расскажите о своей семье.
Анна Северинец: Я давно вышла замуж, имею детей, но если меня посреди ночи растолкать и сказать: «Аня, быстро: четыре человека из твоей семьи», — то я назову маму, папу, брата и сестру. Я не знаю, хорошо это или плохо, но это так.
Я пока не смогла построить такую семью, в которой жила сама.
В моей нынешней семье у меня одной фамилия Северинец. Дети носят фамилию отца. Это было решение, с одной стороны, мое, а с другой — мужа. Он сказал: «Если не хочешь, можешь фамилию не менять, это будет мой жест уважения к твоему отцу». И я осталась на своей, хотя впоследствии было много ситуаций, в которых было бы проще, если ее сменить.
Отец для меня очень важный человек, от рождения и по сей день — по тому влиянию, которое он оказал и оказывает на меня, на те пути, которые я для себя выбираю, и творческие, и жизненные. Хотя я и смотрю на него сегодня взрослыми глазами, знаю все его слабые стороны, для меня нет, наверное, более комфортного в общении человека, чем он.
«Нина»: Что в отце вас восхищает?
АС: Он добрый, умный и талантливый — отвечу, как ответила бы в детстве. Еще он очень демократичен, каждому позволяет иметь свое мнение. Сколько я себя помню, он всегда относился ко мне как к равной. Я никогда не слышала от него ни оскорблений, ни обидного «сюсюканья». Ведь в детстве я всегда сожалела, что еще маленькая. Мне хотелось быть взрослой, самой принимать решения. С отцом мы могли спорить, дискутировать, но он никогда не «давил» — это был разговор на равных.
Он поэт, журналист, постоянно писал. Помню, мне что-то не нравилось в его стилистике, я пришла и разложила ему все по полочкам. Он выслушал, над некоторыми моментами посмеялся, а некоторые — учел.
«Нина»: Это сколько лет вам тогда было?
АС: То ли 13, то ли 14. Но я уже смотрела на текст как на структуру.
Когда мы с Павлом и Дашей начали писать, то приносили показать отцу. Он всегда читал очень внимательно, что-то подчеркивал, немного хвалил, но такого восторга — мол, «ах, как деточка написала!» — не было. Для нас он был жестким и суровым критиком. Было видно, что он серьезно к этому относится, не как к глупости. И считает, что мы достойны внимания, достойны замечаний, критики.
Отец читал многие современные произведения, у нас с ним часто происходили литературные беседы. Но то, что я знаю о классической русской литературе, прежде всего передала мама. Она у нас учительница, и очень хорошая, лучшей я не встречала, поэтому школьную программу знала «от и до». Если нам надо было ложиться спать, она садилась и рассказывала «Слово о полку Игореве», «Мертвые души», «Капитанскую дочку»…
Маленькая Анечка с родителями, Татьяной и Константином Северинцами. 1976 год. Фото Натальи Адамович.
«Нина»: А как обстояло с бытом?
АС: В материальном смысле — непросто. Отец — журналист, мать — учительница. Какие там зарплаты… И при этом они никогда не жалели денег на наши увлечения. Книжки мы имели любые, ноты, пианино купили сразу же, как только понадобилось, гитару — я на ней когда-то неплохо играла. После того как Павел увлекся геологией и были нужны деньги на поездки, ему их сразу же давали. Ничего не жалели нам, хотя мы довольно скромно жили.
Дисциплину, стержень в семье держала мама. У неё очень ясное понимание добра и зла — это чрезвычайно важно в воспитании. В этих рамках, конечно, бывало не очень уютно, особенно в подростковом возрасте, но в детстве это очень важно почувствовать. Сама я скорее в отца — человек компромисса.
«Нина»: Не было ли связанных с этими рамками скандалов, обид?
АС: Никогда — потому что у меня очень мудрая мама, и она выстраивала вокруг нас справедливый мир. Зачем из такого уходить? В нем все решаемо.
У мамы был такой принцип: что касается семейной дисциплины — поесть, помыть за собой посуду, заправить постель, прийти в 21:00, как сказано, а если возвращаешься к 22:00, то предупредить об этом, — с этим было очень жестко. А что касается взглядов — что читать, с кем дружить, как думать, как рассуждать, — здесь полная свобода.
Нашей маме даже присылали на перевоспитание отцовского младшего брата, он старше меня всего на десять лет. Коля считался таким оторвой! Сегодня он говорит, что наша мать сделала из него человека.
Каждое лето нас на месяц отправляли к папиной маме — вот там был санаторий! Нам разрешалось все! «Бабушка, мы хотим сгущенки!» Бабушка сразу подскочила и побежала в магазин. И если дома нам разрешалось только по ложечке в день, то здесь — банка, две, три! «Бабушка, мы так любим тархун!» — «Тархун? Вот вам ящик тархуна!»—«Бабушка, мы будем лепить из пластилина!»—«Вот вам 20 пачек пластилина!»
Она, наша баба Маруся, привила нам умение абсолютно и беззаветно любить. Землю, родню, лес, работу — просто любить все округ и себя в этом круге. У нее, кстати, три сына, и все очень воспитанные. Они всегда обращались к ней на «вы», в доме никогда не было слышно мата. Если уж ругаться, то только за калиткой — это чужим. Своим — нигде нельзя. Такое деревенское благородство, такой высокий уклад. Муж ее, мой дед, Павел Петрович (в его честь мой брат был назван), пришел с войны без ноги, поэтому по хозяйству работал лишь наполовину. И бабушка тащила на себе столько — невозможно себе представить.
А другая наша бабушка, мамина мама, Галина Михайловна, уж точно знатного рода. Она была директором Лунинецкой библиотеки, а дедушка, Евгений Иванович — железнодорожником, притом потомственным железнодорожником, тогдашней инженерной элитой. Прабабушка Анастасия училась в Виленском университете, впоследствии преподавала математику. А муж ее, наш прадед, Михаил Будько, похоронен в Варшаве при храме, он был известным православным священником.
Дедушка всегда был очень молчалив: от него за день можно было не услышать ни слова. Зато у него был мотоцикл, и он возил нас на Припять. Малыши Павел с Даркой — в коляске, а я — за спиной у деда. И мы два часа туда, два часа назад, день там — впечатлений уйма! Это же Полесье — неимоверно живописные места.
Всего хватало в детстве, но не было ощущения, что мы малые или там глупые, этакий второй сорт по сравнению со взрослыми. Где бы мы ни были, мы всегда понимали, что равные с теми, кто рядом с нами. К нам все относились с уважением.
С Ильей. 2012 год.
«Нина»: Вы сказали, что такую же семью, как ваша, пока не смогли построить. Что не удалось перенести из той модели, в которой вы росли?
АС: У меня нет маминой строгости, и это большая проблема. Муж тоже очень мягкий человек, поэтому дети нас иногда «побеждают», хотя так не должно быть.
Мир в семье должен быть взрослоцентричным, а не детскоцентричным.
К сожалению, в этом у нас небольшой перекос.
Нам с мужем стало непросто, после того как мы осознали, что в нашей семье детей больше, чем взрослых (старшей дочери Жене сейчас 17, средней Любе — 14, а младшему сыну Илье — 6). Когда появился третий, мы реально почувствовали некоторую опасность.
Дети разные, и я культивирую эту разность. Делаю все, чтобы они понимали, что какой ты есть, такой ты и правильный. Но если их трое, и к каждому относишься с таким уважением, то хотя бы попробуй наготовить на них. Потому что один не ест рис, другой — гречку, третий — еще что-то.
Ну и моя мама в быту очень аккуратный человек, у нее всегда порядок. А я всего этого не люблю — порядка и его наведения. А поскольку я этого не люблю и за этим не слежу, то и дети не следят. А что такое подросток, которого не приучили к порядку? Это сплошной ужас. Но это я так, бурчу. Вообще-то дети у нас удались замечательные, я их очень люблю, и мне с ними всегда интересно.
Илья — третий ребенок Анны Северинец.
У Анны два высших образования. Первое — филологическое (БГУ), второе — экономическое (БГЭУ, бывший «нархоз»). В жизни в разные периоды пригодилось и одно, и другое.
«Нина»: На филфак пошли, потому что…
АС: Я колебалась между истфакои и филфаком, но точно знала, что потом пойду в школу. Так вот папа был против филфака, а мама — против школы. Они очень просили, чтобы я подумала и выбрала какое-то иное направление.
«Нина»: А почему вы так хотели в школу? Что вам в ней нравилось?
АС: Мне всегда и всё нравится, у меня какой-то дефект восприятия жизни. Я трижды рожала и ни разу не встречала хамских врачей. Плохих учителей я тоже не видела. Видела скучных, неинтересных, бездарных, но злых — нет.
Меня никто не бил головой о доску, как некоторые рассказывают, никто не оскорблял и не обижал.
У меня с детства была такая тетрадка, куда я записывала свои размышления про учителей и про школу, поскольку все время, сколько себя помню, знала, что в школу и пойду работать.
С одноклассниками мы не особенно дружили, но у меня в школьные времена была настолько интенсивная внутренняя жизнь, что никакие внешние проблемы абсолютно не волновали. Оно и сегодня так.
Муж спрашивает: «Тебе включить телевизор?» А я отвечаю: «Юра, у меня внутри такой телевизор!»
Мне не бывает скучно, не бывает, что нечего делать или не с кем пообщаться. Хотя я понимаю, что это путь к шизофрении. Здесь следует быть осторожной, чтобы внутренний мир не стал внешним, а это уже болезнь.
Первый курс филфака. 1993 год.
«Нина»: Что из студенчества вспоминается?
АС: О студенчестве — как в поговорке: есть что вспомнить, но нечего детям рассказать. Это были 1990-е годы… Такая вольница! Сегодня такой нет и, наверное, уже больше не будет.
Для меня, книжной девушки, которая вышла из такой среды, как если бы из яслей, потому что настоящей жизни мы же никогда не видели, все было открытием.
Кстати, я на второй день лекций едва не забрала документы.
«Нина»: Почему?!
АС: Да потому что я приехала вся из себя «звезда». А там таких 30. Мне страшно стало.
Потом абжылася, понятно, что это и есть настоящее счастье — когда рядом люди, сильнее тебя. Наши преподаватели говорили, что такого сильного курса, как наш, не было лет 20.
Саша Дынько (ну, тогда она была еще не Дынько) сидела за мной на первой лекции и с какой-то девушкой сзади обсуждала: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу, Франц Кафка, Франц Кафка…». А я сижу со своим «Маяковский, Гумилев» и думаю: господи, кто такой Франц Кафка? Прибежала в общежитие и бросилась скорее читать, потому что, думаю, это же позорище — не знать!
А сессия — это вообще был интеллектуальный бал! Наша 803-я комната была «центральной», куда все приходили, приносили еду и слушали, как мы друг другу рассказываем ответы на вопросы.
Особенно интересно было учить литературу. Краткого содержания тогда же не было, поэтому тот, кто прочитал, пересказывал другим. На пересказ «Отверженных» Гюго, который я делала на протяжении нескольких дней, к нам приходил даже геофак. Они однажды послушали, им понравилось — и стали ходить к нам с девятого этажа постоянно.
С мужем и старшей дочерью.
«Нина»: Как вы с мужем встретились?
АС: Это была большая умопомрачительная любовь — по крайней мере, с моей стороны. Добрый, умный, талантливый, стихи пишет — ну, были ли у меня шансы не влюбиться?
Он был самым красивым парнем на филфаке, поклонниц у него было много. И я долго ждала, пока мое счастье ко мне придет.
Со временем отношения модифицируются. Дети, быт… Мы и поссориться можем, но все это внешнее. Строить семью на одной любви нельзя, это безответственно. Человек, тот что рядом, должен подходить в смысле каких-то программ.
Я не могу сказать, что у нас жизненные программы одинаковы, но, наверное, это единственный человек, которого я смогла бы выдержать так долго рядом с собой. А мужу, как человеку мягкому, этакого буддистского склада, возможно, как раз нужен был двигатель по жизни, такой, как я.
И что здесь нового сказать? Любовь — то, что движет солнце и звезды. То, чем живет человек.
Не знаю, как живут люди без любви. Если не любят тех, кто рядом, то, чем занимаются, то, что видят вокруг себя, страну, в которой живут.
На митинге в поддержку Павла. 1998 год.
«Нина»: Вы говорили, что бывали ситуации, когда проще было бы сменить фамилию Северинец. Какие ситуации?
АС: Я оканчивала филфак с красным дипломом, была второй в рейтинге. Первой была моя одногруппница, у нее в дипломе не было ни одной четверки. У меня была одна, между прочим, по белорусскому языку.
Поэтому в кабинет декана, где происходило распределение, я должна была заходить второй и имела право выбрать любое место работы. Но когда я зашла, Лариса Александровна Мурина, наш декан, сказала: «А что же вы так плохо следили за братом?» и выдала мне направление в какую-то деревню в Витебской области, куда один раз в неделю ходил автобус. И я туда просто не поехала.
Потом, когда я готовилась защищать диссертацию, на этапе выхода на экспертный совет мне просто «по-человечески» сказали: «Аня, возьми фамилию мужа, потому что с фамилией Северинец мы не будем подписывать документы, пойми сама». А Павел тогда как раз сел. Я пошла в ЗАГС и говорю: «Хочу поменять фамилию на фамилию мужа». Мне отвечают: «Хорошо, но эта процедура займет 6 месяцев, и вы должны принести справки оттуда, оттуда и оттуда». Я спрашиваю: «Почему?». Они мне объясняют, что это на случай, если я совершила какое-нибудь преступление, набрала кредитов или еще что-то. Мол, они должны проверить, что за мной никакого криминала. И это меня настолько возмутило! Я что, должна менять свою замечательную фамилию как какая-то мошенница? И чего ради? Чтобы просто защититься? Ну нет.
А потом, в 2008—2009 году политическая ситуация была более благоприятной, настала небольшая оттепель, и мне позвонили с кафедры и сказали: «Аня, давай». Я переписала диссертацию, ведь она же теряет актуальность, дошла до экспертного совета и здесь происходит 19 декабря 2010 года. И мне опять говорят: «Аня, подожди, пока все уляжется». А как оно уляжется, если Павел сидит, и сидит, и сидит. И я плюнула и закрыла для себя эту тему.
«Нина»: Зачем вам было экономическое образование?
АС: Надо было зарабатывать.
После аспирантуры я вышла замуж и родила ребенка. Мы жили в общежитии, в весьма скромных условиях.
Однажды я зашла в нашу комнату, увидела, как там одно на другое навалено, среди этого твои родные люди копошатся… И сказала себе: через пять лет мы будем жить в своей квартире.
Я поняла, что так будет, что я это сделаю. И оно как-то произошло.
Я тогда устроилась на работу в оптовую фирму «Таир», хорошо зарабатывала. Вся забота о детях легла на мужа. Со второй дочкой он пошел в декрет, потому что я на тот момент занимала неплохую должность, ушла с работы, чтобы только родить. На работе мне предоставили возможность три месяца побыть дома и выплатили дополнительно денег на то, чтобы я снимала квартиру и бегала раз в три часа кормить малышку. У меня все дети — груднички, и всех я кормила по полтора года.
Фотоснимки времен «Таира». Фото справа — неподалеку от общежития БНТУ, где в то время жила семья. Фото слева — Ксении Альхмам.
«Нина»: Вы на тот момент уже кем работали?
АС: Заведующей регионального отдела «Таира». На Юго-Западе в Минске когда-то был очень известный магазин «Таир» — первый минский ночник. К нему люди пешком ходили со всего Минска: только там ночью можно было купить и алкоголь, и закуску. Поэтому «Таир» знали все. В компании были не только магазины, но и аптеки, и крупный оптовый склад. Например, «Таир» первым завез в Беларусь оливки и маслины.
Я туда пришла просто выписывать накладные, но поскольку я очень активный человек, то быстро начала действовать. Как-то сказала: «Смотрите, вот у вас дело стоит так. Но если вы поставите иначе, то будет лучше». Я так пару раз вылезла из своих накладных, и мне сказали: «Если ты такая умная, то давай». И это был еще один шикарный опыт в моей жизни. Хотя я на самом деле не бизнес-человек и не умею продавать — это впоследствии было большой проблемой для моего руководства.
«Нина»: Вот как раз хотелось расспросить об этом опыте, ведь это же совсем другое.
АС: Опять же, я туда пришла из своего филологического круга. А здесь мир, какого я никогда не видела.
Помню, как меня первый раз отправили по магазинам вместе с водителем, чтобы я вошла в курс дела. Я впервые тогда увидела магазин, в который привыкла входить с главного входа, с заднего, увидела людей, которые там работают. Не кассирш и продавщиц, а тех, кто там, дальше. Я вернулась в таком шоке! Я никогда такого не видела, я не знала, что так бывает, что бывают такие люди.
И вот этот мир — водителей, людей, работающих руками, мир торговых представителей, менеджеров, мерчендайзеров, мир маркетинга — это все открылось. Я почти десять лет отработала, и во мне все перевернулось.
«Нина»: Что вам принесли эти годы?
АС: Они научили меня достигать своих целей, а гуманитарные знания мне этого не дали.
Если ты управляешь, то от тебя, от того, насколько ты будешь быстр, умен, дипломатичен, зависят зарплаты твоих людей. Ты должен, с одной стороны, проводить определенные воспитательные меры, а с другой — защищать их интересы перед человеком, который стоит выше.
В мире бизнеса нет той глупой иерархии, когда ты должен уважать человека просто за то, что он, например, завуч или директор. Это не работает в бизнесе. Если человек — плохой руководитель, то он не удержится.
Во всяком случае, так было в «Таире».
Многому я научилась у своего непосредственного руководителя, Романа Соболевича. Правильно определять цели, расставлять приоритеты, рассчитывать свое время, свои возможности, не бояться больших объемов…
Помню, мой отдел отгрузил товара на 50 миллионов. Я говорю Роману: «Ну вот!» А он мне отвечает: «Аня, посмотри на свои достижения, посмейся и пойми, что ты должна сделать в десять раз больше».
Спустя два года, кстати, мы сделали отгрузку на полмиллиарда. И я поняла, что, с одной стороны, не надо ставить перед собой мизерные цели. А с другой — не надо ставить целей, которые не могут быть выполнены. Нельзя заниматься шапкозакидательством. Сегодня ты ошибся — и весь твой отдел полетел в тартарары.
Я сейчас, когда занимаюсь книжками, архивным делом, понимаю, что у меня работают те мышцы, которые я подкачала в бизнесе.
Кстати, оттуда у меня и манера решать все вопросы через головы. Как в госструктурах принято? Вот ты сидишь, мелкая сошка, и сначала идешь к завучу. Завуч идет к директору, директор — в районный отдел образования. Районный отдел образования — в областной. Областной — в министерство. Но кто может помешать мне, обычной учительнице, обратиться напрямую к ответственному лицу? Я понимаю, что это может выглядеть по-хамски, но все решается в несколько раз эффективнее.
«Нина»: А почему ушли из бизнеса?
АС: Я выгорела до такой степени, что мне стало просто все равно.
Последние два года меня уже просто терпели за мои бывшие заслуги. Вдобавок, я стала ужасно тосковать по школе, потому что уже мои дети пошли учиться. Я когда первый раз вошла в школу после этого перерыва, у меня все аж оборвалось внутри. Я поняла, что вот это мое место.
Трудно было бросать, потому что понимаешь, насколько большое здание воздвигнуто.
Я и сегодня смотрю на грузовую машину и могу с ходу сказать, сколько тонн она поднимет. Я знаю, сколько в нее войдет туалетной бумаги, а сколько — огурцов. Знаю, сколько она будет ехать до Бреста, а сколько — до Жлобина. Всю же Беларусь объездила, все перемерила.
Но бросила и пошла писать в «Вельвет» и преподавать бизнес-дисциплины в частной школе. А затем меня взяли преподавателем в Институт парламентаризма и предпринимательства. Так я вернулась обратно в образование. Но на тот момент уже построив квартиру за «торговые» зарплаты.
Лиза — полноправный член семьи.
«Нина»: Не разочаровывались ли в детях, с которыми приходилось работать? Не всегда же бывает отдача.
АС: Я никогда не видела детей, которые бы не хотели учиться. Не бывает таких, потому что желание учиться заложено природой: человек, пока он мал, вынужден учиться, потому что ничего не умеет.
Если ты пришел к ребенку насупленный, если ты его не любишь, он конечно не будет хотеть у тебя учиться. Дети не хотят учиться у тебя, а не вообще. Но кто в этом признается?
Я первый раз уходила из школы именно из-за этого. Я поняла, что мои представления, мои детские тетрадочки — розовые очки. Мне же что казалось? Что «учииитель — это звучит гордо!» Ну а жизнь другая. И учитель — это совсем другое.
«Нина»: Как изменилась школа?
АС: Школа для меня делится на два пространства. Это класс, где я веду урок, и то, что вне класса. То, что в классе, не меняется никогда. Только дети становятся несколько иными, но принципы взаимодействия с классом не меняются. Ты обязан приспосабливаться и выстраивать вокруг себя тот мир, который будет вращаться по твоим правилам. Не по правилам детей или отдельных лидеров, а по твоим правилам. Не жестким, а просто приспособленным под каждый коллектив. У меня сколько классов — столько и схем. Иначе нельзя, дети очень разные.
А то, что вне, меняется в какую-то шизофреническую сторону. Превращается в гоголевский мир. Больное общество не сформирует здоровой школы. Проблема ведь не только в министрах, проблема — в родителях, в детях, которые не понимают, что приходят не за оценкой, а за знаниями. Они говорят: «Ага! А средний балл аттестата?» Я объясняю: «Ты потом хочешь приходить, например, к плохому врачу, который не умеет лечить? Никто не хочет. А ведь он тоже выбивал из учителей оценки. Ему ставили десятки, и он поступил в «мед»».
Прежде чем менять министров, нужно изменить общество.
Детей как-никак 30. То есть ты воспитываешь 30 более-менее адекватных единиц, которые через 10 лет будут решать что-то на своих местах. Если у тебя три класса — то это 90. Если пять — 150. Учитель — это могущественный человек!
«Нина»: Что отличает современных детей?
АС: Во-первых, они свободнее. У них более раскованное мышление. Сегодня много учителей, которые ждут от детей самораскрытия, а не шаблонности. Дети это видят и откликаются.
Во-вторых, у сегодняшних детей нет перед взрослыми ненужного пиетета. Мол, взрослый прав уже потому, что он взрослый. Поэтому они проще реагируют на какие-то учительские выходки. Я много раз наблюдала ситуацию, когда учитель в коридоре кричит на ребенка, а ему все равно. Потому что он прекрасно понимает, что учитель, который на него кричит, оскорбляет только себя, а не его. Это очень полезное качество. Люблю детей, у которых оно есть.
В-третьих, дети сегодня осознают цену усилий, которые они прилагают. Если у них есть цель, они готовы помногу усилий прилагать. Они не теряются, не ждут чьих-то указаний.
«Нина»: Сегодня немало интересных эрудированных молодых людей не читает художественную литературу. Они смотрят фильмы, сериалы, путешествуют, читают Википедию, но книги не читают. Могли бы вы объяснить, почему на это стоит тратить время?
АС: Сказать по правде, я тоже в последнее время художественную литературу перестала любить. Меня не устраивает художественный вымысел — то, что лежит в центре художественной литературы. Мне сейчас гораздо интереснее нон-фикшн и архивы. Архивное дело для меня сегодня — лучшая книга.
Писатель, выстраивая сюжет, в любом случае интерпретирует мир. А жизнь, которая складывается сама собой, — это связь многочисленных интерпретаций и связь миров. Там много слоев, масса героев, центробежных моментов. И если это все складывается в сюжет само собой, не потому что это кто-то выстроил, а потому, что оно так выстроилось, то для меня это, конечно, очень захватывающий процесс.
Не существует такой художественной книжки, которая бы мне дала ощущение такого же головокружения, какое мне дает архивное дело или любой сюжет, изложенный нон-фикшн.
Если же говорить о художественной литературе вообще, то ее главная ценность в том, что она нам показывает мир автора.
Когда читаешь книгу, ты сидишь в голове того человека, который ее написал. Ведь человек через текст выражает всего себя. Это как капля воды, в которой химический состав всего океана. Поэтому книга — это лучший инструмент, чтобы познавать человека. А интереснее человека в мире ничего нет.
Прежде всего потому, что он такой сложный. Поэтому, например, я не могу читать книжку, если не знаю, кто ее написал.
«Нина»: Есть ли книги, которые вы перечитывайте?
АС: «Пошукі будучыні» Кузьмы Чорного. Я даже знаю, какое оно — это чувство: надо перечитать «Пошукі будучыні». Так же я различаю среди других своих читательских устремлений желание перечитать Лукаша Калюгу. Ну и стихи Алеся Дудара — это прямо «мой» поэт.
На фото справа Анна держит свой первый урожай.
«Нина»: У вас же еще дача есть, что вы там выращиваете?
АС: Я не очень усердная хозяйка, у меня может и сорняками все зарасти. Каждый год какую-то культуру да теряю.
У меня почему-то не растут перцы, что-то им не нравится. Зато у меня ежегодно хороший чеснок. Да что там — я просто королева чеснока!
Мне от предыдущей хозяйки досталась аллея из роз. Но когда мы приобрели дачу, я этой аллеей была сильно недовольна, потому что мне хотелось чего-то практического: огурцов, помидоров — всего, что можно съесть. Я ходила и говорила: «Да зачем мне эти розы? Я же не буду их есть». И половина этих несчастных роз, услышав меня, пропала.
А потом, когда прошло рвение выращивать кабачки и огурцы, я наткнулась в интернете на коллекционные розы. Я ими заинтересовалась, стала просить прощения у каждой, еще оставшейся у меня, розы. Растениям же надо, чтобы с ними разговаривали. К яблоне, бывает, подойдешь и скажешь: «Так, яблоня! Что с тобой? Почему яблок не даешь?» И когда по душам с ней поговоришь, она начнет родить. Конечно, в сочетании со всеми положенными агротехническими мероприятиями.
Короче, аллею из роз я восстановила. Какие-то — от соседей, а шесть саженцев выписала прямо из английского питомника Дэвида Остина.
«Нина»: Что для вас важно в людях?
АС: То, что они есть. Чем личность глубже, сложнее, противоречивее — тем она интереснее.
Еще мне нравятся красивые люди. Вот ты смотришь на человека и тебе просто с ним приятно находиться рядом.
При этом я не считаю себя объектом эстетического восторга, поэтому и беру это от других людей.
«Нина»: Каких человеческих качеств не перереносите?
АС: Терпеть не могу манипуляторов. Понимаю, что мой внутренний комфорт напрямую зависит от того, манипулируют мной или нет, поэтому мне проще не общаться с такими людьми. Здесь я не сожалею, гештальт закрывается мгновенно.
Еще я очень неуютно себя чувствую рядом с людьми с экстернальным локусом контроля. Это когда человек думает, что во всех бедах в его жизни виноваты какие-то внешние силы. Во мне есть внутренний эмпатический дефект — слабые люди, хронические «нытики», не хозяева в своей жизни, не вызывают у меня сочувствия.
«Нина»: Какие события вы считаете судьбоносными?
АС: Есть такое у Пушкина: «Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой». Когда смотришь на жизнь системно, то понимаешь, что каждый момент так или иначе обусловил следующий. Я помню, что в 14—15 лет вопрос смысла жизни меня страшно колошматил. И с отцом разговаривала, и в книжках искала, и думала, и рефлексировала.
И после того как я для себя поняла, в чем смысл моей жизни, она вся пошла по этой генеральной линии.
Поэтому я не могу рассказать о каких-то судьбоносных точках, поскольку я понимаю, куда иду.
И потом, я знаю, что путь расстилается перед тобой как волшебный клубочек. Если ты ударился один раз головой о дверь, второй раз, то третий раз не надо. Это не твоя дверь. Рядом посмотри — рядом открыто. Иди туда.
Настасья Ровдо, фото автора и из архива героини