Когда в 1990-х Николай Статкевич ударил по лицу Азарёнка-старшего, то получил за это штраф. За пощечину Азарёнку-младшему наказание оказалось жестче — переводчице Ольге Калацкой присудили два года домашней химии. Два месяца до суда она провела под стражей. В интервью «Нашей Нине» Калацкая рассказала о себе и о тюрьме — как пела «Пагоню» в камере, как выбила средства от вшей и почувствовала, что такое внутренняя свобода.
С Ольгой мы встречаемся в День Воли. Ее телефон не смолкает.
«Это Владимир Орлов поздравляет», — встречает она на пороге, отвечая на очередной звонок.
Переводчица живет в спальном районе Минска вместе с 90-летней мамой. Та сильно переживала, что может уже не увидеть дочь — и теперь все время не сводит с нее умиленных глаз. Ольга — ее единственный ребенок.
«Я с детства всегда испытывала безграничную мамину любовь. Когда мы уезжали в отпуск, этот месяц был полностью посвящен мне. Мама мне показывала массу интересных вещей в природе. Естественно, когда я взрослела, отношения были не настолько близкими. Но теперь понимаю, что мама — самый близкий, самый дорогой для меня человек. То, что у меня есть мама, означает, что у меня всегда прикрыт тыл», — обнимает Ольга Онегу Ивановну.
«Захвали-захвали, — улыбается та. — Самые страшные дни были, как Оля сидела там. А она говорит, что как в санатории была: ничего не надо думать — накормят, погулять выпустят и спать отправят. Она, конечно, лапшу на уши вешает».
Из-за решетки Ольга выслала матери 50 писем. Дошли 40.
«Я только и ждала, когда получу. Если кто-то из соседей шел вниз, просила забрать мою почту. А нет, так сама спускалась. И бальзам на сердце, если письмо от доченьки. Я ей в ответ сама писала. Хочется много сказать, но не все можешь, и руки дрожат от волнения. Письма мои, конечно, там неудачные», — отмахивается Онега Ивановна.
Стать переводчицей Ольга решила еще в детстве.
«Это мечта. Мне посчастливилось учиться в 30-й школе (сейчас это 1-я гимназия), у меня была гениальная учительница английского языка, и с ней не полюбить предмет было невозможно. У меня не стоял вопрос, куда идти поступать — только иностранные языки», — говорит Ольга.
Ее юность пришлась на конец 1980-х — начало 1990-х, когда поднялась волна национального движения. Большинство друзей Ольги было белорусскоязычным — в таком окружении формировалось ее отношение к культуре.
А в МГЛУ царила строгая атмосфера.
«В Минске можно организовать свидание в тот же вечер, только если пообещаешь секс». Плюс-сайз модель о том, как ищет пару в интернете
«Это ад — выбирать памятник своему 8-месячному ребенку». Откровенный монолог Карины, чей муж выбросился с дочерью с 24 этажа на Грибоедова в Минске
Финалистка «Мисс Беларусь» пошла искать любовь на реалити-шоу «Холостяк»
«У нас ректором была Краснова, абсолютно нелиберальный человек. Она даже запрещала девушкам ходить в коротких юбках и пользоваться косметикой. Естественно, студенчество было этим недовольно. Наверное, тогда сложилась уникальная ситуация, когда можно было добиться изменений в руководстве каким-то движением снизу. Студенческие организации много сделали для того, чтобы сменить Краснову на другого, более либерального человека — Владимира Макарова. У нас фактически произошла маленькая внутренняя революция.
Бороться тогда не было страшно. У меня, наверное, порог страха не там, где у обычных людей. Тогда было ощущение, что время на нашей стороне и у нас все получится».
«А сейчас есть такое ощущение?»
«Мне горько об этом говорить, но кажется, что на этот раз мы все таки свой шанс на перемены не использовали в полной мере, упустили его. Летом у меня было ощущение, что есть шанс сменить эту власть. Небольшой, но есть. Поэтому я решила сделать все от меня зависящее (Ольга была независимой наблюдательницей на избирательном участке. — «НН»), чтобы помочь построить страну свободную, независимую, где уважают права человека, где каждый может реализовать свои таланты. Страну, в которой хотелось бы жить и не страшно было бы смотреть в будущее».
После окончания университета Ольга преподавала там же. А потом занялась репетиторством и переводом фильмов и книг.
«Любимые авторы — те, кого я переводила. Голдинг, Этвуд, Ти Си Бойл (Том Корагессан Бойл. — «НН»)… С Этвуд я лично не знакома. Но для меня было большое счастье узнать, что она беспокоилась обо мне, передавала привет. Я не ожидала», — польщена Ольга.
Из белорусских писателей она любит читать Алеся Рязанова, Валентина Акудовича, Галину Дубенецкую, Татьяну Сапач. С Владимиром Орловым, который был ее кумиром с юности, Ольга работала вместе — редактировала переводы его книг на английский язык.
Несколько раз она бывала в Британии.
«Первый раз-когда еще работала в лингвистическом, в рамках программы «Темпус» для молодых специалистов. Четыре недели стажировки в Лондоне. Там жил отец Александр Надсон, глава белорусской греко-католической миссии в Британии. Несколько раз я приезжала к нему в гости. Он очень много сделал для белорусского дела. Библиотека имени Франциска Скорины в Лондоне — в большой мере плод его усилий. Одна из главных вещей, которым я научилась у отца Александра, — надо видеть в каждом человеке дитя Божье. Я спрашивала: и в Лукашенко? Он: и в Лукашенко (улыбается).
Но мыслей остаться там не было. Мне всегда хотелось жить в своей родной стране. И я не могла бросить родителей».
Дед Ольги Иван Пархимчик жил в Смолевичах и в войну спас еврейскую семью.
«Сначала они у нас прятались. А потом где-то отец нашел подводу, коня, и отвез их в глубокую деревню, в 18 километрах, и они так остались живы, — вспоминает Онега Ивановна. — У них была девочка, Фанечка, моя ровесница, мы игрались вместе. А у них же были такие коричневые нашивки. Я говорю: давай снимем, на черта тебе ее носить. Она: нет, что ты, тогда нас всех сразу расстреляют».
О тех событиях теперь напоминает ложечка, которую на память подарил глава еврейской семьи.
Переводчицу задержали 15 января в ее квартире.
«У меня были занятия с моей ученицей, и где-то около трех часов дня мы услышали протяжный звонок в дверь. Я подошла, увидела, что глазок закрыт, и поняла, что это за мной. Открыла — два милиционера показали удостоверения, сказали, что мне придется проехать с ними во Фрунзенское РУВД, что меня скорее всего задержат на 72 часа. Я быстро собралась, взяла зубную щетку и пасту и поехала», — вспоминает Ольга.
То, что 72 часами дело не обойдется, она поняла еще в тот момент, как услышала звонок, — читала о подобных задержаниях.
За эти два месяца Ольга побывала на Окрестина, в Жодинском СИЗО и на Володарке.
«Для меня все шло в направлении повышения комфорта. Самой тяжелой была первая ночь в ИВС. Тяжелой в том смысле, что вокруг публика была весьма шумная. После этого в Жодино было легче. Хотя, конечно, условия там сложные. Старое здание, рамы рассохлись, постоянные сквозняки. Камера, рассчитанная на 12 человек, железные нары двухъярусные. Меняют постельное белье раз в неделю по понедельникам. Санузел в камере выглядит ужасно. Если кто-то представляет старые пионерские лагеря советского времени, вот что-то подобное и сейчас в Жодино — дыра в полу на большой цементной ступеньке. Причем, однажды нас вывели из камеры — и работники срезали нижнюю часть металлического щита, отгораживавшего уборную. Бог их знает зачем.
Самое тяжелое — прокуренный воздух для некурящего человека и мат. Мат со стороны персонала этого «отеля» и мат в камере. Я к такому не привычная.
Как правило, больше двух-трех политических в одну камеру не сажают. С некоторыми соседками я подружилась. Мне повезло, что со мной была Катя Андреева. В первый же день я захожу, говорю: «Добры вечар, мяне зваць Вольга». И слышу: «Добры вечар, спадарыня Вольга». Боже, обращение, как из нормальной жизни! Это была Катя. Она прекрасный человек. Очень сильный, справедливый и при этом нежный.
С некоторыми было непросто. Наверное, можно сказать, что у нас в обществе нет культуры конфликта, умения слушать друг друга, договариваться. Очень неприятно испытывать зависть к себе, когда ты получаешь письмо, а кто-то другой нет.
Персонал относился по-разному. В Жодино построже. У них преобладало повелительное наклонение в обращении. Есть смена нормальная, если не слишком будут беспокоить, а есть более жестокая.
Я боюсь, что еще долго автоматически буду держать руки за спиной. Очень хочу об этом как можно скорее забыть. Когда тебя выводят из камеры, ставят лицом к стенке, это ужасно неприятно — я всегда старалась держаться как можно дальше от стенки. Неприятно ходить строем. А ко всему остальному будто бы можно привыкнуть.
На Володарского была меньшая по размеру камера, на шестерых. Причем наша явно была рассчитана сначала на четверых, а потом посередине поставили еще пару нар. Что хорошо в бывшем Пищаловском замке — санузел гораздо более цивильный. Через два месяца, извините, я увидела нормальный унитаз.
Персонал там человечнее».
Эти месяцы Ольге не хватало информации: газета «Новы час», которую ей выписали, ни разу не попала ей в руки. Один номер подруга прислала письмом — его переводчица увидела только на пару часов, перед тем как ее перевезли из Жодино на Володарку. Иногда в камеру приносили «СБ», но читать ее, шутит Ольга, не позволяли элементарные правила гигиены.
Кстати, о гигиене.
«Был момент, когда нашу камеру объединили с соседней, а в ту незадолго до того подселили женщин-бомжих, у которых были вши. Соответственно, они заразили всю ту камеру, и пять женщин оттуда оказались у нас. Мы под угрозой голодовки добились того, чтобы нам выдали средства от вшей, а этим женщинам-бомжам — чистую одежду. Ведь даже если бы их обработали, а одежда осталась старая, результат был бы нулевой.
Откуда чистые вещи? Там люди, который не получали передачи и не имели денег на счету, могли писать заявление с просьбой оказать гуманитарную помощь. В основном это гигиенические средства и, если есть, что-нибудь из одежды и обуви».
Вечером перед последним судебным заседанием Ольга с сокамерницами пели «Пагоню» и «Магутны Божа». Сидевшая там же студентка Ксения Сыромолот вспоминала любимые народные песни своей мамы.
Ольга признается, что была готова к реальному сроку.
«Во многом живу по принципу «готовься к худшему, надейся на лучшее». Удивить меня что-либо во время процесса вряд ли могло.
Мне сообщили, что Азарёнок написал ходатайство о прекращении дела в связи с примирением сторон. Я сказала, что напишу такое при условии, что он попросит прощения у матери Бондаренко и признает, что собравшиеся тогда люди искренне скорбели в связи с гибелью Романа. Ходатайство в итоге написал мой адвокат».
Верит ли Ольга в искренность такого поступка пропагандиста?
«Я стараюсь не обсуждать мотивы поступков других людей, тем более незнакомых, потому что ты фактически говоришь о себе, ты не можешь знать, что происходит в голове у другого человека. Но я считаю, что власти просто с точки зрения репутационных потерь было невыгодно направить меня в колонию, потому что было бы очень некрасиво, если бы 90-летняя женщина осталась одна. Но возможно, они исходили из других соображений», — рассуждает переводчица.
Первый вечер на свободе она провела на кухне в разговорах с близкими.
«Хотела сказать большое спасибо всем, кто пришел меня поддержать в суд. Хотелось обнять тех, кто писал, передавал передачи. Посмотреть им в глаза, в эти чистые лица. И, конечно, хотелось доехать до дома и увидеть мою маму».
«Прошла дочь университеты тюремные, — вздыхает Онега Ивановна. — Никогда не думала, что мне такое придется пережить. Знаете, совершенно незнакомые люди приходили меня поддержать. Кто фрукты принесет, кто еще что-нибудь. Я говорю: не надо. «Ну вы же остались одна. Пожалуйста, возьмите, это ради вашей Олечки». Очень ценно, что люди сопереживают».
Ольга поделилась и тем, что поняла в себе, пока рефлексировала за решеткой:
«Возможно, это пафосно прозвучит, и человек, который не был там, не сможет до конца понять, что я вкладываю в эту фразу. Но я почувствовала, что твою свободу никто никогда не может отнять. Неважно, за решеткой ты или нет. У меня давно одним из любимых изречений было «свобода — это категория внутренняя». Или, как писал Акудович, «свобода как зубная щетка — у каждого своя». Там я на ином уровне поняла эти фразы.
Мы не выбираем обстоятельства. Но у человека всегда есть выбор, как себя повести. Для меня было очень важно просто остаться собой. И на самом деле ничего сложного в этом нет».
Наталия Лубневская. Фото Надежды Бужан
