Дарья с сыновьями Александром и Давидом. Старшему Александру сейчас 10 лет, младшему — год и четыре месяца.

У Дарьи Альперн-Катковской с ЭКО связаны счастливые и тягостные переживания в жизни. Первое ЭКО, подарив надежду родить долгожданное дитя, вскоре ее забрало, оставив внутри пропасть. Второе подарило сына Давида. С того первого ЭКО прошло уже два года, и Дарья почувствовала, что хочет рассказать о своем опыте, которым в Беларуси не принято делиться, и о том, с чем сталкиваются многие женщины. Об этом она написала у себя в фейсбуке.

«В записях для очень узкой группы фейсбук напомнил, что два года назад у одного из двух детей, которыми я была беременна, перестало биться сердце. За семь месяцев до этого на сроке 9 недель я потеряла ребёнка и пережила несколько страшных недель в медицинской системе в Беларуси. И аборт по медицинским показаниям. Но два года назад у второго оставшегося ребёнка, который стал Давидом, билось сердце и даже были маленькие шарики ручки-ножки. И нужно было продолжать идти дальше. Так просто совпало, что вчера и сегодня я читала книгу Анны Старобинец «Посмотри на него» о ее опыте потери ребёнка, медицинском насилии в России. То, через что она прошла — чем-то похоже на мою историю. У меня эти два дня пластами всплывает то, что тогда происходило в моей жизни. 

Попытка номер 1. ЭКО в декабре 2014, из двух перенесённых прижился один. Через 7 недель на УЗИ в Минске в ЛОДЭ врач С. мне поставит диагноз анэмбриония — плодное яйцо продолжает развиваться и расти и на УЗИ увеличиваться, а эмбриона внутри него — нет. Сердцебиения нет.

Это правильный диагноз и его подтвердят в Израиле. И да, тогда ещё можно было прекратить поддержку и выпить таблетку, вызывающую отторжение эпителия в матке и избежать аборта. Но я иду за секонд опинион в клинику «Е».

Врач Т. из клиники «Е» говорит, что вдруг случится чудо и у него забьётся сердце через неделю или две или три. И я начинаю ходить туда через день и ждать и «покупать» эту надежду. Я не хочу поверить, что ребёнка внутри яйца на УЗИ нет.

Тем временем моя израильская врач пишет мне мэйлы о том, что это неэтично со стороны белорусских врачей мучить меня гормональной поддержкой, увеличивая ее, что нужно прекратить эту беременность как можно раньше чтобы перестать мучить себя и организм, ее не вернуть.

Но врач в Минске зачем-то еще раз уговаривает меня подождать ещё 10 дней. Рассказывает истории о виденных ею чудесах. Наверное, она думала, что делает лучше, хотя оказалось, делала хуже, растягивая и ожидание, и отрицание, и решение. 

С мужем Сержем Альперном в ожидании Давида.

Невозможно и невыносимо сидеть и ждать окончательного вердикта — умер ребёнок или нет. Мой муж тогда сказал, что нам надо куда-то уехать чтобы просто не сидеть и не ждать, и отвлечься. «Где ты никогда не была?» — «Я никогда не была в Париже».

Мы уехали в Париж на 5 дней. Я тоже, как и Анна в книге, как во сне ходила по кафешкам, музеям и даже уже пила алкоголь (ведь скорее всего зародыш внутри меня мертв… очень жутко выпивать бокал вина с такой мыслью, очень. И это совсем не помогает отвлечься).

И везде-везде все эти дни на задворках сознания я думала только об этом. В Минск ехать не хотелось — хотелось навсегда остаться в Париже чуть-чуть беременной и не сталкиваться на всей скорости с реальностью. В Минске меня ждали окончательные результаты и уже наверняка аборт. Париж же останется в воспоминаниях очень странным и нереальным. Даже не знаю, хочу ли я ещё раз увидеть его. 

Мы вернулись. Сердце ребёнка не забилось. Знаете ли вы, что в Минске нельзя сделать аборт/вакуум аспирацию в присутствии мужа. Я даже не говорю о совместных 15 минутах в операционной («У нас тут стерильно! Сюда нельзя посторонним!»), но ни до, ни после вместе нельзя, ни в платной, ни в бесплатной, нигде. 

Муж тогда говорил — давай завтра поедем в Израиль и там сделаем аборт. Там будет лучше и легче. А я была уже так психологически измучена протоколом ЭКО, потом ожиданием, избеганием, решением аборт/не аборт, что от мысли о ещё одном полёте меня тошнило. Мне хотелось лечь лицом к стенке и сдохнуть. Но я очень жалею, что тогда я не поехала в Израиль и обрекла себя на это ненужное тяжёлое испытание. 

Когда вы говорите в одной из самых дорогих женских клиник Минска, что я хочу чтобы мой муж был со мной до этой процедуры, во время и после, на вас смотрят как на больную. Зачем тебе? Так не положено. Это не его дело!

Мне начинают втирать, что если он меня такую увидит, то он перестанет меня любить. Что это кровь и грязь (!!), это бабское дело, и нечего им туда… Тебе же так лучше будет! И вообще — мы же идём тебе на встречу, тебя вообще должны положить в роддом на неделю с тётками на сохранении и делать там чистку.

Да, это правда, по хорошему если бы я обратилась к госврачу, меня бы положили одну на несколько дней в больницу на чистку (ужасное слово, как будто женщины с закончившимися беременностями «грязные»?). Женщины там лежат вместе с теми, кто ждёт ребёнка и лежит на сохранении. А я помню, как тогда и ещё полгода после я внутри ненавидела и завидовала тем, у кого ребёнок не умер. Тем, кому повезло.

Тогда я ещё и ещё настаиваю на присутствии мужа, я пытаюсь спорить, я юрист и я знаю свои права, я подготовилась. Но это стена. Ты можешь лечь и сдохнуть возле неё вместе со своими правами и аргументами.

Мне говорят: «Чего ты воешь, родишь ещё, молодая!» Я рыдаю и пытаюсь объяснить про то, что это ЭКО, что эту беременность ждёшь по другому, про то, что последние полгода перед этим у моего мужа была химия, мы были в Израиле в больнице и там можно вместе везде — и на химии, и у гинеколога. «Вот и едьте в свой Израиль, раз вам там так хорошо, но вы же к нам пришли, а у нас не так, у нас не положено». 

Аборт в «Еве» делают каждый день пару часов вечером. Это «коммерческий» аборт по желанию. Не по диагнозу, как у меня. Делают два мужика. Хирург и анестезиолог. Я потерпела поражение в битве с системой — меня уводят, а муж остаётся за несколькими дверями и коридорами ждать на банкеточке.

«О, эта та, которая даже на УЗИ без мужа сходить не может», — комментирует мое появление один из врачей. Видимо, нас заранее обсуждали. Я проглатываю и прошу разрешения, чтобы мужа пустили ко мне побыть со мной час после процедуры. 

— Женщина, поймите, у нас тут другие женщины, им будет неприятно присутствие мужчины. 

— Я могу прийти последней или в другое время.

— Прекратите тут устанавливать свои правила, мы тут работаем, а вам только бы толпу народа сюда притащить. Зачем вам — вот вы плачете и плачьте молча, зачем вам публика для ваших страданий?

(Это все произносится когда мне в вену колют анестезию и я отрубаюсь. Последнее, что я помню перед этим — как я очень сильно сдерживаю злость и отвращение). 

Я прихожу в себя в послеоперационной палате. Женщина рядом звонит кому-то и говорит: «Ну всё, я избавилась от этого…» Я ненавижу ее за то, что она убила живого ребёнка. Я не противница абортов, но в том момент я думаю о том, что все три женщины вокруг меня сейчас избавились от живых детей.

Я искренне не понимаю, почему когда мы просили остаться последними без других пациентов — этого нельзя было сделать?

Когда туман в голове немного рассеивается я кое-как встаю, нахожу охапку одежды и сумку и по стенке в балахоне и бахилах бреду искать мужа.

— Вам нельзя! — орут на меня медсестра и доктор. И даже пытаются удержать. 

Нахожу мужа в коридоре. Больше всего хочется спрятаться от всего в каком-нибудь углу и повыть. Позвали заведующую. Она приходит и разрешает мне не возвращаться в послеоперационную и даёт нам ключ от ординаторской, чтоб мы остались вдвоём.

Из ее слов я понимаю, что она мне очень сочувствует, хотя не считает правила в их клинике неправильными и ужасными, мужчине там делать нечего. И она просто не хочет скандала в коридоре. Я замечаю, что на меня с ужасом и сочувствием смотрят другие пациентки, которые ждут обычный приём. 

Следующие три недели я помню плохо, как будто у меня в голове был телевизор, который все время показывает серые помехи. Да, через 3 недели после аборта у нас должна была быть свадьба (заявление мы подавали давно). Вообще, я думала, к черту всё. Я отвезла старшего ребёнка к моим родителям, чтоб он не видел этого ада, и умирала дома.

Я не вставала с кровати. Я говорила мужу страшные, очень страшные вещи, я говорила, что я никогда больше не хочу его видеть, иметь от него ещё детей, что я его ненавижу и что это он виноват, это из-за его рака и химии мы делали ЭКО. Мне было так невыносимо больно после всего, что я пережила, что мне бессознательно тогда хотелось причинять боль (я просто не могла по другому выразить тогда как же мне больно).

Но он все равно просто оставался рядом (мне именно это было нужно все время: и в больнице, и дома), а я как-то выплакала и выкричала это. После шока и боли самое острое отпустило. И мы даже поженились, и я пережила этот день, и даже получилось получить удовольствие.

От чего меня мысленно трясёт до сих пор? Никто из врачей не выражает никакого сочувствия, даже формально. Ко мне относятся как к функции. К функции, у которой не получилось. Как будто я не человек и мне не больно. Никто не говорит о поддержке. Никто даже не говорит «мне жаль, но…» 

Почему-то в Беларуси считается, что профессионализм важнее гуманизма. Зато у нас хорошие специалисты, зато жива?! Я не понимаю, почему это должно отделятся. Профессионализм без гуманизма и этики это не оказание помощи, а зачастую это даже насилие. Я не знаю, учат ли этому в белорусских медицинских университетах, но я хочу чтобы пациенты и врачи начали об этом говорить. Формально выражать сочувствие, видеть в пациенте человека, слышать его потребности и пожелания в его состоянии и в его боли.

Потому что я точно не просила ничего сверхъестественного. Я хотела присутствия мужа и отсутствия других пациенток. Я вижу, что последние годы вопросы этики и гуманизма в ежедневной врачебной практике начали чаще поднимется в публичном пространстве, и я верю, что каждая рассказанная вслух история, и моя тоже, меняет эту систему. 

И последнее. Про книгу. Я очень рекомендую прочитать тем, кто терял ребёнка. Книга тяжёлая, но она помогает проживать и отпускать свой опыт. Спустя 2,5 года мои раны тоже уже немного становятся шрамами». 

От Редакции. Комментарии к тексту жестко модерируются. Перепечатка возможна только с согласия героини публикации.

nn.by, фото из архива героини